Писательница Инесса Давыдова

Сухие поленья весело потрескивали в наскоро сооруженном костре. Ночную тишину прерывали стрекот цикад, гулкое двусложное уханье филина, тихий шелест листвы и кипящая вода в чугунном котелке. По небу бродили редкие тучи, пышные, замысловатых форм, освещенные кроваво-красным лунным диском. Клочки неба обильно окрашены серебристой россыпью звезд. После продолжительных дождей погода наконец-то наладилась, ночь обещала быть по-летнему теплой и звездной.

Вокруг костра дружной компанией расположились юноши и девушки – выпускники местной школы. Летний порывистый ветерок развевал гладкие, как шелк, девичьи длинные волосы, пронизывал тонкую летнюю одежду и обдавал прохладой молодые загорелые тела.

Зазвучали робкие аккорды гитары, послышался тонкий девичий голосок, который подхватили другие, и над лесной опушкой пронеслась благозвучная и тягучая песня.

Заваривая чай в большом, с вмятиной на боку металлическом чайнике, старуха Прасковья оглядела всех присутствующих загадочным взглядом.

– Знаю, знаю этот твой взгляд, – погрозил ей пальцем Георгий, подставляя свою кружку, – ты снова собираешься дурить мальцам голову своими сказочками.

– О чем это он? – заинтригованно спросил Олег, парень, живущий со стариками по соседству.

– Он не любит мои истории, – призналась Прасковья и бросила на мужа неодобрительный взгляд.

Заполучив порцию чая, Григорий бросил три куска сахара в кружку, неспешно пересек поляну и скрылся среди деревьев.

– Какие истории? – осведомилась Нина, белокурая миловидная девушка. – Мы от вас не слышали никаких историй.

– Я часто рассказываю их в такие тихие вечера, –неопределенно ответила старуха, с кряхтением устраиваясь в своем излюбленном раскладном кресле.

Супруги Михайловы иногда просили помочь бывших учеников в заготовке сена для своей небольшой конной школы, расположенной в трех километрах от их деревянного домика, на окраине леса, а после работы угощали ребят вкусным ужином и ароматным травяным чаем. Прасковью, несколько лет назад преподававшую в местной школе естествознание, ее ученики любили за улыбчивость и мягкосердечие и охотно отзывались на просьбы о помощи.

– Хотим историю! – воскликнул Василий, жених Нины, обернулся к своим одноклассникам и жестом попросил поддержки.

Остальные подхватили его призыв, и скоро над опушкой зазвучали в унисон дружные голоса:

– Историю! Хотим историю!

На лицо Прасковьи падала тень листвы, образовывая причудливый кружевной узор. Ее пристальный взгляд был направлен в гущу темного леса, словно она собиралась рассказать свою историю именно ему, а не нетерпеливой молодежи.

Она долго сидела в молчании, судя по ее виду, перебирая в закоулках памяти подходящий сюжет. Где-то совсем рядом послышался гулкий призыв филина. Прасковья будто поняла намек, посылаемый ей пернатым хищником, и, сложив руки на груди, начала свой рассказ.

– Эта трагическая, но поучительная история произошла много лет назад, с обычными людьми в одной из стран Балтии. Она могла произойти где угодно и с кем угодно, настолько банальна и стара как мир, – голос старухи звучал как треск сухих веток, испещренное морщинами лицо словно окаменело, отстраняясь от летней опушки и слушателей. Казалось, что с первых слов она унеслась туда, где брала исток сюжетная линия ее истории. – Эрика и Роберт – назовем их так, хотя на самом деле я не помню их имена, да они, на мой взгляд, совсем неважны – встретились еще совсем юными и сразу полюбили друг друга.

После этих слов Нина взглянула в глаза возлюбленному и улыбнулась, как бы проводя параллельную черту между героями истории и ими самими. Молодая пара взялась за руки и, обнявшись, удобнее разместилась у костра. Начало истории им уже нравилось.

– Эрика – гордая и невысокая, со стройным гибким телом, обладала большой силой воли. Хрупкая снаружи и твердая, как камень, внутри. Ее избранник Роберт, наоборот, чувственный, ранимый, пребывал в вечно романтическом настроении. Добиваясь благосклонности возлюбленной, он осыпал ее цветами, расточал комплименты, сочинял в ее честь стихи. Девушка была из состоятельной семьи, он же, напротив, из бедной, но интеллигентной. Родители Эрики долго не давали согласие на брак, но, в конце концов, под напором дочери уступили.

После свадьбы молодожены отправились в путешествие, которое щедро оплатили родители невесты, и вернулись только через полгода, счастливые и беззаботные. После их приезда отец Эрики вызвал Роберта к себе и настойчиво дал понять, что наступило время взять на себя ответственность за семью, не за горами ведь и пополнение.

Он устроил Роберта на хорошо оплачиваемую работу, но тот особых талантов и рвения не проявлял. Шли годы, а долгожданное пополнение в семье никак не наступало. Родители Эрики подключали медицинских светил, ей назначали лечение, но результат был нулевой. В итоге Эрика не выдержала напряжения и отказалась от всякой помощи в этом вопросе, по ее словам, если суждено ей было стать матерью, то произойдет это в положенный срок без участия врачей.

За десять лет брака, отношения между супругами заметно охладели. Все чаще между ними вставал финансовый вопрос, Роберт никак не мог достигнуть поставленной высокой карьерной планки, да и особо не старался, чем огорчал не только Эрику, но ее родителей

И вот в его жизнь ворвалась, словно ураган, Илва, молоденькая рыжеволосая девушка с зелеными кошачьими глазами. Ласковая, нежная и щедрая на любовь, она растопила обледеневшее к тому времени сердце Роберта и вскружила ему голову. Роберт был вне себя от счастья, таких чувств он не испытывал, даже будучи юным и влюбленным в Эрику. Теперь же ему казалось, что весь мир у его ног, и только сейчас он начал по-настоящему жить. Семья Эрики была очень влиятельной, и он, понимая, что развод может обернуться для него большими проблемами, никак не мог решиться на этот шаг.

Прошел не один год тайных встреч с любовницей, на которых он щедро расточал обещания жениться, говоря, что нужно немного подождать, вот-вот наступит момент, когда все изменится, и они будут вместе. Но момент все не наставал, И, решив взять ситуацию в свои руки, Илва выдвинула ультиматум: либо он женится на ней немедленно, либо они расстаются. Хоть морально Роберт и готовился к этому шагу, но выдвинутое условие прогремело для него как гром среди ясного неба, способный уничтожить его размеренную жизнь.

Чтобы подкрепить сказанные в горячке слова, Илва покупает билет на отходящий через неделю корабль и демонстративно кладет его перед любовником. Объявляет: у него на принятие решения ровно неделя, и точка. Несколько дней Роберт провел в мучительных раздумьях, после чего наконец-то решился попросить у жены развод.

Ночь набирала силы, наполняя пространство лесными звуками. Она словно что-то шептала в ответ, в тон рассказчице, сидящей у костра на лесной опушке, приободряла ее и жаждала продолжения. Но не только ночь и сидевшие кружком у костра слушатели внимательно следили за рассказом старухи. Из лесной чащи проглядывался тлеющий сигаретный огонек ее мужа, который стоял, не слишком близко, чтобы его можно было увидеть, но и не слишком далеко, чтобы не слышать рассказа Прасковьи. Внимание же самой рассказчицы было приковано к раскидистому столетнему дубу, с которого на нее непрерывно поглядывали два округлых, редко моргающих глаза филина. И она продолжила:

– И вот Роберт спешит домой, воодушевленный страстью, все внутри него кипит от принятого решения: завтра он начнет жизнь с чистого листа. Он сядет на пароход вместе с возлюбленной и уедет из этого города. Заскочив в дом, он видит, что в столовой собрались гости: родители Эрики, младшая сестра с успешным в бизнесе мужем и деловой партнер тестя. Все загадочно улыбаются, нашептывают ему поздравления, Роберт понимает: все знают то, чего не знает он.

После ужина супруги провожают гостей, поднимаются в спальню, и в тот момент, когда Роберт уже был готов произнести заранее подготовленную речь, Эрика нежно обвивает его шею и томным голосом говорит: «Дорогой, я беременна». Ошарашенный новостью, Роберт не в состоянии произнести ни слова. Все доводы в пользу развода рассыпались в пух и прах перед мыслью о предстоящем рождении долгожданного ребенка.

Глаза пожилой рассказчицы сузились, в отблесках костра ее лицо выглядело бледным и изможденным. Она на минуту оторвала взгляд от дуба, сделала несколько глотков уже остывшего чая и продолжила повествование:

– Не надо быть провидцем, чтобы предсказать, как закончилась эта часть истории. Илва, обливаясь слезами, уплыла на корабле, а Роберт остался с женой в ожидании рождения ребенка. – Прасковья с присвистом вздохнула. – И на том эта история могла бы закончиться, если бы в судьбу наших героев не вмешалась таинственная зловещая сила, в корне изменившая ход событий.

– Что же произошло? – с нетерпением спросила Нина.

Старуха закивала, давая понять, что продолжит рассказ.

– В положенный срок на свет появилась дочь Эрики и Роберта, которую назвали Кристина. Я уверена, что, вдыхая жизнь в это существо, Бог создавал чистое и жизнерадостное дитя, ибо девочка была наделена совершенной красотой тела и лица. Точеная фигура ей досталась от матери, а от отца – нежная и романтическая натура. Ее ангельский голосок каждое утро возвещал о наступлении нового, полного неожиданных открытий дня. Весь дом светлел от ее лучезарной улыбки. Девочка быстро привыкла к повышенному вниманию и уже, казалось, не реагировала на проявляемый к ней интерес. Родители души в ней не чаяли, она была их отдушиной, кровинкой, любовью всей жизни. Капризы Кристины мгновенно исполнялись. А что наши герои? – спросите вы, – старуха обвела присутствующих пытливым взглядом, – у них все было вовсе не радужно. Днем их накрепко связывала дочь, а вот ночью...

Треск веток заставил всех обернуться. Одна девушка даже вскрикнула от испуга. Но через секунду вздох облегчения вырвался наружу, это был всего лишь Георгий. Присев рядом с женой, он сжал ее плечо и предостерег красноречивым взглядом. Казалось, между ними происходит какой-то молчаливый спор, в котором, несомненно, выиграла Прасковья, потому что уже через минуту она продолжила свой рассказ, а Георгий, махнув рукой, снова покинул поляну.

– Не прошло и года после рождения дочери, как Роберт почувствовал непреодолимую тоску по уехавшей из города любимой. Он клял себя за слабость, за нерешительность, за то, что даже не объяснил ей причину, по которой он не пришел на причал, когда она садилась на корабль. Чувства к Эрике у него были сложные, он любил ее по-своему, как мать их общего ребенка, но еще одна часть его души, все больше наполнялась болью расставания с любимой. Эту боль не могла заглушить даже дочь. Иногда ему становилось до того одиноко, что, уложив малышку в постель, он шел в ближайший парк и часами прогуливался по освещенным фонарями и утопающим в зелени аллеям.

И вот в один из дней, когда в очередной раз тоска грызла его изнутри, он вышел из дома на прогулку и вошел в парк. Дойдя до ближайшей скамейки, увидел женщину, закутанную в широкое зеленое пальто. Его мысли были так погружены в воспоминания, и взгляд коснулся незнакомки лишь вскользь. Он прошел еще несколько шагов, и вдруг услышал за спиной удивленный и до боли знакомый голос. «Роберт?!» – выкрикнула женщина. Он обернулся и узнал ее. Это была его Илва, исхудавшая, бледная, отчаявшаяся, но все еще любимая.

По круговой линии слушателей пробежался еле слышный шепоток, кое-кому эта встреча не понравилась.

– И опять-таки, – продолжила Прасковья, – не надо быть провидцем, чтобы понять, как развивались события дальше. Роберт крепко обнял свою возлюбленную с такой силой, как утопающий хватается за спасательный круг. Он снова был счастлив, жизнь с прежней страстью увлекла его в любовный водоворот и наполнила до краев. Вопрос о том, что делать дальше, перед ним не стоял. Илва должна быть с ним рядом как спутница жизни, а не любовница. Недолго думая Роберт подгадал момент и выложил все жене. Ничего не скрывал, не утаивал, будучи честным по натуре человеком, он старался поступать правильно, и Эрика узнала в ту роковую ночь всю подноготную его романа и душевных терзаний. Но слушала рассказ мужа она не одна – маленькая Кристина, привлеченная беседой родителей на повышенных тонах, стояла под дверью.

Идиллию у костра прервал сухой треск и крик хищника, это филин вспорхнул с ветки дуба и в поисках добычи сделал облет над поляной. Охота прошла удачно, до слуха собравшихся донесся, а затем резко прервался мышиный писк, после чего хищник вернулся на свою смотровую площадку. Когда все успокоились, десять пар любопытных и разгоряченных историей глаз уставились на Прасковью в ожидании продолжения.

– Может, пойдем по домам? – спросила она, глядя на часы. – Уже час ночи.

Недовольные возгласы и стоны заставили старуху поднять руки.

– Хорошо-хорошо. Значит, продолжаем. – Прасковья сделала глоток чая, чтобы промочить пересохшее горло. – Эрика была мудрой и гордой женщиной, развод для нее был неприемлем ни при каких обстоятельствах, только смерть может ее разлучить с мужем, была убеждена она. И попросила у него несколько дней на раздумье. Для чего ей это было нужно, Роберт не понимал, но противиться не стал, хочет обдумать – пожалуйста.

Следующие дни Эрика практически не выходила из спальни, а Роберт переселился на диван в кабинете. Все эти дни Кристина внимательно наблюдала за родителями. Ее благополучный мир рушился на глазах. Ребенок задался недетским вопросом: «А что такое развод?». Она спрашивала у соседей, у подруг и даже у крестной, которая нянчила ее с рождения. Никто не мог или скорее не хотел объяснить, что это за явление.

Наконец Эрика позвала мужа. Когда Роберт поднялся к ней в спальню, она протянула ему листок, на котором письменно изложила условия развода. Роберт стал читать и периодически вскидывал на нее удивленные и покрасневшие от недосыпа глаза. Первый пункт был вполне безобидным. Приближался день рождения Кристины, Эрика настаивала на том, чтобы до этого дня ни единая душа не узнала о его романе и предстоящем разводе. Только после пятилетия Кристины они объявят о своем решении родственникам и дочери. Вторым пунктом значилось требование: ни при каких обстоятельствах не видеться все эти дни с любовницей. Он может идти к друзьям, родственникам, но не к ней. Этот пункт Роберт тоже принял, хотя и с натяжкой, ради светлого будущего неделю можно было подождать.

И наконец, третий пункт... Он-то и вверг Роберта в особое недоумение. Эрика настаивала на странном и, на его взгляд, бессмысленном условии: каждый день он должен был приходить с ней на набережную и проводить в безмолвии целый час. Она напомнила ему о том, что именно так они поступали, когда ждали рождения Кристины. Беременной Эрике нужны были ежедневные прогулки на свежем воздухе. Во время прогулок они держались за руки, думали о будущем и строили планы. По словам Эрики, это был самый романтичный период в их уже зрелых отношениях, и она хотела бы пережить его снова.

Роберт пытался возражать: какие еще прогулки? У них нет больше ничего общего, и тем более будущего? Но Эрика была неумолима. Делать нечего, Роберту был очень нужен развод, и он согласился. Илва, узнав о третьем условии, заявила, что таким образом Эрика пытается манипулировать его чувствами, а когда поняла, что для него это дело чести, умоляла быть начеку. Семь дней оставалось до дня рождения Кристины и семь дней отведено на выполнение третьего условия.

Настал первый день «держания за ручку», как ехидно назвала третье условие Илва. Роберт пришел домой после работы, а когда поужинал, жена уже стояла в холле, одетая для вечерней прогулки. В первый день он чувствовал себя, как на раскаленной сковородке, никак не мог расслабиться. Чувство неловкости и понимание смехотворности этого фарса не покидали весь этот час, а когда все закончилось, он вздохнул с облегчением и упорхнул к другу с ночевкой.

На второй день Роберт за ужином выпил рюмку коньяка, чтобы напряжение было не таким сильным, как накануне, но все же рука его неловко покоилась на руке жены, и час прогулки прошел в тягостном ожидании. Третий день выдался спокойным, Роберт уже стал привыкать к обязательной процедуре и рассуждал весь час о работе. На четвертый день внезапно в его сознании произошел переворот, он так был увлечен собственными рассуждениями, что не заметил, как взял жену за руку и сильно сжал ее. Эрика одарила его белоснежной улыбкой и снова отвернулась. Роберту показалось, что в тот день жена была необычайно привлекательна, в ее глазах поблескивали огоньки фонарей, на щеках пылал нежный румянец. Это были считанные секунды, но они перевернули его сознание и заставили посмотреть на ситуацию совершенно с другой стороны – рядом с ним живет все еще красивая и желанная женщина. В произошедшей с ним перемене он боялся признаться даже самому себе, не то чтобы намекнуть Эрике. Бедняжка так и не заметила его смущения.

– Трус несчастный, – резюмировала резко Нина.

– Нет-нет... – глаза старухи блеснули в темноте, – Роберт никогда не был трусом. Слепцом, возможно, за безнадежного романтика, излишне драматизирующего тоску по потерянной любимой, тоже вполне может сойти, но никак не за труса, уверяю вас.

– И что же случилось на пятый день? – спросила Лариса, пухленькая шатенка.

– О! История входит в свою заключительную фазу, – многозначительно произнесла старуха.

– Может, на этом она и закончится? – послышался возглас ее мужа Георгия.

Все повернулись и увидели его, стоящего поодаль, опирающегося на большую палку. На этот раз бессловесной дуэли не было, Прасковья лишь взглянула на мужа и кивнула. Отовсюду посыпались протесты не мешать рассказу, да такие яростные, что Георгий тяжко вздохнул, жестом дал понять, чтобы рассказ не затягивался, и опустился на землю рядом с женой.

– На пятый день Роберт сжимал руку жены нежно и трепетно, а в его воспаленном сознании проносился поток мыслей. Что будет с ним, когда Эрика даст согласие на развод? Он вынужден будет уехать из города, тесть предпримет все усилия, чтобы бывший зять потерял работу, где его и так терпели только ради родственной связи. Значит, он останется без средств к существованию. А его возлюбленная привыкла жить на широкую ногу, хотя ни одного дня в своей жизни не работала. Так на что они будут жить? Вдобавок из-за людских пересудов им с Илвой придется уехать из города. Как он тогда будет видеться с дочерью?

Наступил шестой день, канун дня рождения Кристины. Супруги вышли из дома после ужина, за которым активно обсуждался предстоящий праздник. Роберт, с присущей ему горячностью, комментировал реакцию дочери, когда они дошли до набережной. Эрика села на скамейку первой, Роберт встал над ней как вкопанный, понимая, что теперь эта ситуация кажется ему еще более нелепой, чем раньше. Он набрался смелости и предложил вместо созерцания пристани прогуляться по парку. Эрика неохотно согласилась. Он взял ее под локоток и повел по широкой аллее.

Им навстречу попадались знакомые. Они останавливались и обсуждали с ними предстоящий праздник, на который была приглашена добрая половина их небольшого городка. Роберт был счастлив, наконец, не без участия его мудрой жены, он обрел истинное понимание жизни. Семья сохранена, по крайней мере, он так думал, и больше беспокоиться не о чем.

В день рождения дочери Роберта и Эрики никто из присутствующих и предположить не мог, какие страсти бушевали в этом доме еще неделю назад. Гостиная ломилась от подарков, Кристина светилась от счастья: игры, танцы, музыка – все закрутилось каруселью. По окончании праздника Роберт так был очарован собственной женой, что решил немедленно вручить диадему работы французского ювелира, которая ей приглянулась еще месяц назад. Он бросился к ювелиру, благо тот со своей женой находился в его собственной гостиной. Объяснив ситуацию, Роберт уговорил его немедленно совершить сделку и был готов приплатить сверху за причиненное неудобство. Уговаривать ювелира долго не пришлось, они оба в спешке покинули дом и быстрым шагом направились к магазину.

– И потом они жили долго и счастливо! – иронично воскликнул Василий и обнял невесту.

– Не совсем... – тихо произнесла Прасковья, она сказала это таким тоном, что все поняли: развязка еще впереди, – скорее, даже наоборот...

– Что же случилось потом? – поинтересовалась Лариса.

– Пришла любовница, и завязалась драка, – выпалила Нина и своей репликой разрядила обстановку.

Когда все успокоились и в молчании уставились на рассказчицу, Прасковья подошла к заключительной части своего повествования. Это было понятно по поведению Георгия, который, похоже, уже не раз слышал эту историю. Пока жена заканчивала рассказ, он собирал и чистил кухонную утварь. Закончив, встал у костра с кружкой воды наготове.

– В ювелирном магазине Роберт пробыл не больше часа, плюс на дорогу обратно домой ушло минут десять. Он бежал домой, воодушевленный своим окончательным решением сохранить семью и вымолить у Эрики прощение. Во внутреннем кармане пальто покоился подарок.

Когда он подходил к дому, улицу озаряли яркие всполохи. Это был пожар, горел его собственный дом. Вокруг собралось много народу, всем было любопытно посмотреть, чей дом горит, и какой ущерб был причинен, так уж устроены люди. Роберт искал в толпе жену и дочь, в надежде на то, что пожар начался не в жилых комнатах, и его семья успела спастись, но, увы... найти своих близких ему было не суждено. Только к утру пожарным удалось потушить дом, при осмотре было найдено два обгоревших тела – его жены и дочери.

– Какой ужас! – воскликнула Нина и прижалась к жениху, на глаза девушки навернулись слезы.

– Да. Это был ужас. Роберт не просто пребывал в отчаянии, он как будто умер. Когда до него дошла суть происшедшего, он тронулся умом и остаток жизни провел, глядя на причал из окна психиатрической больницы. Каждый вечер он брал воображаемую руку жены, и целый час сидел в полной тишине. Илва, узнав о трагедии, в тот же день покинула город, и никто ее больше не видел.

Георгий, словно ставя окончательную точку в рассказе, плеснул кружку воды на тлеющие угли. Затем взял жену под руку и повел к деревянному срубу. Со всех сторон слышалось сдавленное и вялое «Спокойной ночи!». Вчерашние школьники, все еще под впечатлением рассказанной истории, поспешно расходились по домам.

Супруги Михайловы добрались до дома. Прасковья расстелила постель, села на край кровати и начала расплетать косу. Ее кудрявые волосы распластались по всей кровати густыми прядями, словно волны.

Разложив кресло-кровать, Георгий разделся и в свойственной ему манере закряхтел:

– О-хо-хонюшки!

Когда Прасковья потушила свет и легла, Георгий заворчал:

– Чего это на тебя нашло?

– А чего? – сделала вид, что не понимает его, супруга.

– Чего, чего? Будет тебе чего. Опять завтра слезы лить будешь.

Где-то под домом послышался глухой стук, затем заскрипела, словно зимняя вьюга, дверь погреба.

– Вон идет твоя малютка. Мало тебе сейчас не покажется. Небось, слушала твой рассказ от начала до конца. За Кристину тебе больше всего достанется.

– А что мне ее – Филином называть? – огрызнулась Прасковья и поежилась от страха.

– Если она хочет, чтобы ее так называли, значит, нужно называть, не нам ей имя выбирать.

Прасковья замерла в ожидании. Она и сама знала, что реакция будет бурной, на это и был сделан расчет, только так она могла добиться от мужа хоть какого-то проявления чувств, но в этот раз она признавала, что могла перегнуть палку.

Половицы скрипнули, через минуту в постель к Прасковье нырнула девушка, от которой пахло костром, нафталином и сырой землей.

– Кристина! Ты опять ходила к чучельнику? За версту от тебя тянет, – заворчала старуха и повернулась к девушке.

– Заткнись, – прошипело злобное создание; ее глаза, налитые кровью, пылали от гнева, – убью...

Прасковья тяжело вздохнула и повернулась на другой бок. К пустым угрозам крестницы за последние десять лет она привыкла. Но Кристина не спешила засыпать, она ждала, когда тело старухи обмякнет и станет беззащитным. Даже в свои шестьдесят пять лет ее крестная была сильнее, чем она. Когда старики захрапели, Кристина вынула из-под подушки охотничий нож, подарок ее единственного друга чучельника, который по возрасту ей в отцы годился, и приставила к горлу Прасковьи.

– Перережу глотку... длинный язык... – зловеще прошептала она. Старуха выпучила от страха глаза и замерла. – Мое детство... не твое... убью...

Прасковья жалобно заскулила.

– Тсс... Умолкни. Ненавижу. Убью... убью... – Снова послышался жалобный стон, холодное лезвие из дамасской стали еще глубже врезалось в кожу, старуха почувствовала как тонкая струйка крови стекла по шее, и обезумела от страха. – Не вспоминать мою мать. Никогда! Слышишь? Ты это должна знать!

– Каспарс! Она мне сейчас горло перережет! – закричала что есть силы старуха на латышском языке, вскочила на ноги, но не удержала равновесия и кубарем откатилась к стене.

Когда муж спросонья вскочил на ноги и добежал до кровати, Кристины в комнате уже не было. Хрупкая сухонькая фигурка с молниеносной скоростью шмыгнула в коридор, завизжала откидная дверь погреба, и гулкие шаги эхом отдалились от сруба. Георгий включил свет и бросился к жене. Прасковья одной рукой сжимала горло.

– Что произошло?

– Эта идиотка полоснула меня по горлу, – прохрипела старуха.

Осмотрев рану жены, Георгий махнул рукой и сказал:

– Это просто царапина, вставай, обработаю йодом.

Вздохнув с облегчением – у страха глаза велики, Прасковья поднялась с пола и двинулась на кухню вслед за мужем. Достав из аптечки все необходимое, он взглянул на жену. Лицо ее было бледным, как холодильник, на фоне которого она стояла. Руками она обхватила свои узкие плечи, голову ее качало, как в треморе.

Обрабатывая рану, Георгий ворчал:

– На кой черт она тебе сдалась? Торчим из-за нее в этой глуши, дома родного десять лет не видели. От страха и тревог ты высохла, сдаешь на глазах, сейчас похожа на свою мать, а ей восемьдесят пять. – Показывая в сторону погреба, он продолжил: – Вон, какая девка вымахала, сабелькой машет, как казак, да злость лютую копит. Видала, как она глазенками сверкала? В ее возрасте уже романы крутят, а она знать не знает, как слово «мама» пишется, ума хватает только в лесу по деревьям скакать да с бабкой в одной постели спать.

Старуха зажала полотенцем обработанную рану и застонала. Потом зашевелила губами, пытаясь возразить.

– Знаю, – огрызнулся старик, – досталось ей. Но дальше так нельзя, нужно что-то делать. Что с ней будет, когда мы помрем, ты об этом думала?

Держась за стены, старики медленно двигались по темному дому в сторону спальни, а когда преодолели последний поворот, Прасковья сказала:

– Ложись со мной, боюсь я теперь с ней спать. Да и не придет она, наверное, сегодня.

Кинув мимолетный взгляд на погреб, Георгий запротестовал:

– Нет, не хочу все усугублять. Спи, не тронет она тебя больше, я с ней завтра поговорю.

Он знал, как важно для их воспитанницы спать рядом с Прасковьей, которая для девочки была гарантом спокойствия и стабильности. Растянувшись в кресле-кровати, он прокряхтел по-стариковски и укрылся одеялом. В памяти всплыл испуганный вскрик жены.

– Ты хоть поняла, что назвала меня Каспарс? – сказал он и приподнялся на локтях. Даже в темноте он заметил, как жена переменилась в лице.

– Видать, от испуга я... – запричитала она, пытаясь оправдаться, – думала, что последний миг живу...

– Ладно, спи... чего уж там. Не делай так больше. А то все десять лет коту под хвост... я уж свыкся с Георгием.

– Хорошее имя-то, – шутливо и на деревенский манер произнесла Прасковья, передразнивая местную почтальоншу, которая каждый день приносила им корреспонденцию в конную школу.

Георгий не удержался и прыснул от смеха. Но вспышка радости была недолгой. Уже через пару минут, вернувшись в постель, оба вспоминали о той злополучной ночи, когда их крестница подожгла дом. Они нашли ее через день на пепелище. Перепачканная, с ожогами на груди и спине, Кристина бродила вокруг дома в шоковом состоянии. За долгие годы ее реабилитации старикам удалось выяснить только то, что Кристина тогда хотела только попугать отца. Чем руководствовалось детское сознание и в чем конкретно состоял замысел Кристины, они так и не разобрались, но осознание того, что она убила собственную мать и подругу, что осталась в доме после дня рождения с ночевкой, лишило ее рассудка.

– Ты спрашивала сестру о новом законодательстве? Что там про срок давности убийства?

– Какая давность? Кристи умом тронулась. Выбора-то нет. Здесь она живет на природе. У нее есть друзья: филин и чучельник. А если вернемся домой, ее упекут в психушку, под бочок к отцу, тогда-то уж Роберт точно на себя руки наложит.

– Выходит, жить тут нам на чужой земле... под чужими именами... чужой жизнью до конца наших дней?

– А чего тебе не хватает? У тебя здесь два акра земли, конная школа. А кем мы были дома? Экономка и садовник у молодой пары... Пф!

– Хочу войти в лютеранскую церковь... пройтись по Старой Риге... посетить могилы родителей в городке Лудза и увидеть еще раз, как вспархивает белая трясогузка.

– Далась тебе эта трясогузка... – Прасковья повернулась на другой бок и накрылась одеялом. – Это мы не убрали спички. Это мы научили Кристину разжигать костер из сухих листьев. Это наша ответственность, и наказание мы выбрали сами... вдвоем... так что смирись, Каспе... Григорий... и спи...

Вскоре послышался скрип половиц и легкий, быстрый топот девичьих ног. Старики напряглись, ожидая очередного приступа гнева, но на этот раз Кристина вела себя тихо. Забралась в постель под бочок к Прасковье и сжала ее руку. Старушка ответила ей тем же, давая понять, что не сердится. Она уже простила полоумное несчастное дитя и решила больше историю об Эрике и Роберте никому не рассказывать.

 

Все книги на ЛитРес:

ttps://www.litres.ru/inessa-rafailovna-davydova/

Вступайте в мои группы в социальных сетях:

https://www.facebook.com/inessa.davydoff

https://ok.ru/group53106623119470

https://vk.com/club135779566